Братство Коли зашёл разговор о детской психике, позволю себе напомнить один рассказец из "Крымских картинок". Понимаю, все книжку читали, все знают, но мне кажется, эта история сейчас к месту. Это реальная история. Сколько лет прошло, а мне до сих пор стыдно.
СПАСАТЕЛЬНАЯ ОПЕРАЦИЯ
Когда это случилось, я стоял в море. Плавать устал, а на берег выходить не хотелось. Было жарко, и я просто стоял в море по шею, смотрел в горизонт и ковырял в носу.
Из-за Ай-Петри послышался грохот, появился здоровенный транспортный вертолёт. Вертолёт прошёл над побережьем, сделал над морем вираж и ушёл обратно на материк. Прошло несколько секунд, и в море что-то посыпалось, будто пошёл дождь. Капало в воду, капало на голову, капало и начинало тихонько шевелиться в волосах. Я поскрёб репу, осмотрелся, и меня кондратий хватил – это был дождь из божьих коровок. Миллионы божьих коровок. Маленькие, красные и жёлтые, они как-то безвольно сыпались с неба и пытались прийти в себя только уже в воде. Повезло тем, кто свалился на пляж или мне на голову, а остальные беспомощно барахтались, пытаясь взлететь с воды, но у них это плохо получалось.
Наверное, какой-то колхоз заказал божьих коровок, наверное, тля одолела. Наверху, у подножья горы, были колхозные виноградники и большие сады, мы с пацанами иногда лазили туда воровать абрикосы.
Вообще-то божьи коровки не должны бы зависеть от вертолёта, они вообще-то сами летают. Но то ли они задохнулись в ящиках, то ли перепугались от грохоту, то ли их чем-то опрыскали от излишней самостоятельности во время спецзадания, но в себя они приходили только в воде, и часто это было уже поздно. Было видно, что миллионы просто утонут, захлебнутся и станут подарком для ставриды.
То ли лётчик был бухой, это было обычное дело, то ли лётчик был неопытный дятел и не учёл направление ветра, то ли лётчик был просто обычный советский человек, которому всё было похрену, как и всем советским людям, но он сбросил оробевших коровок в море и ушёл, и теперь они беспомощно копошатся у меня в волосах. Я огляделся. Надо было что-то делать.
Это был большой бесплатный городской пляж, прибежище небогатых семей. Рядом, за пирсами, были платные пляжи. Это было почти то же самое, только почище, и за лежаки надо было платить небольшую денежку, но зато они были там не в дефиците, как на бесплатных пляжах, где надо было появиться не позже шести утра, чтобы был шанс греть пузо в комфорте, а не отлёживать бока на камнях. На этих пляжах, понятное дело, был весь Советский Союз, и очень много детей – в Крым многие ездили только ради детей, отогреться после зимних простуд.
Этого парня я заметил давно, его было трудно не заметить, он бросался в глаза. Мы с ним были примерно ровесники, нам было лет по одиннадцать. Мы были уже солидные взрослые мужчины. В таком почтенном возрасте уже впадлу барахтаться с надувным кругом. Я плавал как рыба, ловил на глубине здоровенных крабов, ходил на дальняк резвиться с дельфинами, а он тёрся со своим парфозным оранжевым кругом на мелководье среди малышни, воды явно боялся, плавать явно не умел и учиться явно не собирался. В общем чмо болотное. Позорник.
Я всячески перед ним выдрючивался. И так нырну, и сяк нырну, и с пирса прыгну, и краба достану. Я постоянно чувствовал его восхищённо-завистливый взгляд, и часто специально для него исполнял.
Это так и называлось – «исполнять». Надо было зайти в воду с равнодушно-скучающим видом, сразу нырнуть, проплыть под водой до запрещающих знаков, там с шумом вынырнуть, и пойти шикарным размашистым кроллем за буи, за буруны катеров, в открытое море, к дельфинам. И когда я исполнял, я тоже всегда чувствовал затылком взгляд этого пацана с позорным резиновым кругом. И весь пляж с ужасом смотрел на тебя, и начинался кипеш, и спасатели начинали орать в матюгальник громко и злобно. Но, правда, быстро замолкали, увидев в бинокль мою выгоревшую репу цвета соломы – они понимали, что это местный, у приезжих волосы так выгорать не успевают, а на местных запреты не распространяются. Местный утонет – хрен с ним, это его проблемы, а приезжий утонет – это шкандалъ и до свидания премия.
Правда, возвращаться надо было технично, чтобы не получить от спасателей в ухо. Надо было нырнуть у буёв, вынырнуть под пирсом и затеряться там среди местной братвы. Братва одобрительно хлопала тебя по спине и говорила – малацца, нормально исполнил.
Я глумился так перед этим парнем уже с неделю. Я будто бы случайно был постоянно в поле его зрения и всячески выдрючивался. Когда мы случайно встречались глазами, я всегда видел на его лице одну и ту же смущённую улыбку, улыбку виновато-беспомощную. И от того мне становилось ещё победнее, я ещё больше выдрючивался. Я взрослый мужчина, я человек-дельфин, а ты трусливое чмо, трёшься со своим позорным кругом среди малышни. Дети жестоки, а избыток здоровья окончательно делает из тебя дебила.
Когда начался дождь из божьих коровок, я впервые увидел его не в воде. Так он постоянно ошивался в прибрежном прибое, сидел в воде как лягушка, а тут встал и решительно пошёл к своим родителям. И тут меня хватил второй кондрат, и тут я всё понял и про этот резиновый круг, и про мелководье, и про эту беспомощную улыбку, и про этот завистливый взгляд. И ещё я понял, что я дебил и скотина.
Парень был без руки. У него не было левой руки изрядно выше локтя, но он так ловко прятал её под водой, что я этого не замечал. И наверное, мало кто замечал, потому что братва под пирсом тоже хихикала и показывала пальцем на его оранжевый круг.
Парень подошёл к родителям, что-то им тихо сказал. Они вскочили как по команде, он выдернул из под них лежаки вместе с полотенцами, очень ловко взял их одной рукой, положил в воду и толкнул в мою сторону –
– На. Собирай.
И началась спасательная операция. На пляже были дети со всего Союза, не все говорили по-русски, а кто-то так говорил по-русски, что лучше бы не говорить, но все всё быстро поняли и всё делали молниеносно и слаженно. Наверное, тогда я стал имперцем.
Поднялся ураган. Все дети рванули к родителям и стали рвать из-под них дефицитные лежаки. Там, где не помогали уговоры, сопли и слёзы, там помогал детский визг. Пацаны собирали коровок в море на лежаки, полные лежаки толкали к берегу, девочки принимали груз, растаскивали коровок по камням сушиться, проводили реанимацию, пустые лежаки отправляли обратно в море, там уже ждали пацаны с полными горстями и головами. Когда коровки обсыхали и улетали, опять был слышен визг, но победный.
Трудились весь день. Координировал всё однорукий. На кипеш прибежали дети и с закрытых пансионатовских пляжей, и с фильдеперсового пляжа ВТО – Всесоюзного Театрального Общества, и даже из туберкулёзного санатория. Однорукий расставлял всех по местам и следил за порядком.
Взрослые из моря исчезли. Они загасились, затихли. Кто-то помогал, но в основном старались не мешать – рабочей силы было достаточно, море кипело. Одна тётенька, правда, полезла купаться. Она зашла в море и стала разводить вокруг себя воду руками, всем своим видом показывая, что ей насрать на божьих коровок, но какая-то девочка метнулась к ней с быстротой молнии и так вцепилась зубами в её жирный курдюк, что тётенька орала сочным шаляпинским басом как те пароходики, которые ходят из Ялты в Гурзуф. Девка висела на тётке как злобная такса, вцепившись зубами чуть выше жопы, а тётка орала от боли, и никто не пришёл к ней на помощь.
Больше таких дураков не нашлось.
До конца этого заезда на побережье царило пиратское братство. Когда приходили на пляж, уходили часы, чтобы со всеми перездороваться. Всем было пофигу, местный ты или приезжий, татарин или эстонец, узбек или москвич, сын Моргунова или сантехника. Все были братья и сёстры, на всех был один общий подвиг. Всех божьих коровок, конечно, не спасли, миллионы утонули и плавали несколько дней памятником человеческой бесчеловечности, их подбирали чайки и плевались потом, но миллионы спасли, и это придавало великий смысл нашим маленьким жизням.
У однорукого отобрали его позорный оранжевый круг и катали всем колхозом на надувном матрасе. Его буксировали сзади несколько человек, а несколько плыли по краям и охраняли. Однорукий лежал на пузе, опустив руки в воду, и делал вид, что гребёт, на лице его была привычная смущённо-беспомощная улыбка. Родители плакали.
Уезжать однорукому было нелегко. Нелегко было не ему, а родителям. Если они не выкинули все наши подарки, то уезжали они гружёные как муравьи, сгибаясь под тяжестью бесконечных рапан, чучел крабов, и даже великой святыни – старшие пацаны подарили ему здоровенный череп катрана.
